Далекий отблеск Моонзунда…

В прошлом выпуске «Соотечественника» мы обещали вернуться к Моонзундскому сражению, крупнейшей, быть может, морской битве, которая когда-либо проходила на Балтике. Военный историк, исследователь событий начала прошлого века Владимир ВЕРЗУНОВ, с которым мы уже знакомили наших читателей, называет это сражение «лебединой песнью Российского Императорского флота». Тем более, что происходило оно 90 лет назад, в октябрьские дни 1917 года, почти в канун тех событий, которые иные исследователи называют Великой Октябрьской революцией, а другие – большевистским переворотом.

Так сложно порой разобраться в этих драматических событиях, в проблеме противостояния красных и белых ценностей, героев революционного движения и героев «белого дела». Но должен же быть целостный взгляд на нашу национальную историю? Иначе – откуда ей быть, национальной памяти?

На страницах российских, и не только российских, газет идет сейчас большая дискуссия о революционных потрясениях начала прошлого века. Что дала революция России? Что дала она миру? Это огромная, прямо-таки необъятная тема, значение которой трудно переоценить. Но мы коснемся пока лишь той ее части, которая имела отношение к трагедии Моонзундского сражения.

Некоторые исследователи, и в том числе академик, доктор исторических наук Л.Медведко, считают, что события 1917 года – это прежде всего протестная реакция против незавершенной тогда войны. Революции и войны всегда были продолжением друг друга. Они, говорит академик, как бы соревновались между собой по числу приносимых жертв, по морю пролитой крови. Первая мировая война, утверждает историк, породила Февраль. Октябрь 1917-го попытался покончить с одной войной, но породил другую, еще более кровопролитную – гражданскую. Как не согласиться с подобным утверждением?

…И вот мы сидим с Владимиром Владимировичем Верзуновым в его необыкновенном маленьком кабинетике, который чем-то сродни Морскому мартирологу начала ХХ века. Как мог такой кабинет появиться в обычной, стандартной ласнамяэской квартире?

Со стен смотрят глаза тех, кого давно уже нет на свете. Строгие, благородные лица, хочется сказать, лики старых морских офицеров, командовавших некогда знаменитыми кораблями. Названия их остались в истории, в песнях, в легендах. «Не думали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под волнами…»

Помню, как поразилась я, узнав из записей Николая Черкашина, морского офицера, журналиста и писателя, которого с Верзуновым, кстати, связывает давняя дружба и совместная исследовательская работа, что эту гордую, прощальную песню о Варяге пели моряки линкора Новороссийск, взорванного и опрокинувшегося, в последние мученические свои часы и минуты. Глухие звуки этой песни слышали те, кто находился наверху, над поверхностью моря. Ее пели, говорят, и моряки-подводники погибшего Комсомольца, замерзавшие на плоту в Норвежском море. Ее пели, считает Черкашин, и в уцелевших после страшного взрыва отсеках Курска. Такая вот поразительная эстафета…

Об этих моряках, об этих подводных лодках середины и конца ХХ века мы знаем все-таки немало. Но мы почти ничего не знаем о подводной лодке, которой командовал Антоний Эссен, сын знаменитого адмирала Эссена, одного из последних талантливейших флотоводцев конца XIX – начала ХХ века. Верзунов рассказывает, кстати, что в Нигулисте есть герб рода Эссенов, старинного рыцарского рода. Сам адмирал умер в 1915 году, а сын его погиб вместе со своей подлодкой как раз в дни Моонзундского противостояния. В то же время погибли и несколько других подводных лодок, среди них Барс, Гепард и т.д. Горько говорить об этом, но, наверное, трудно было не погибнуть в те драматические времена, когда враг наступал, а флот российский разваливался, матросы, распропагандированные, по словам Верзунова, не хотели воевать.

В его записях есть страшные подробности. О том, например, как на линкоре Петропавловск решением общего собрания команды были приговорены к расстрелу четыре офицера, отказавшихся дать расписки в верности Временному правительству. Тогдашний командующий Балтийским флотом, рассказывает Верзунов, послал Керенскому срочную телеграмму, в которой резко протестовал против «отобрания подобных бумаг с офицеров», считая, что «флоту этим выражается недоверие накануне нового германского похода». Керенский согласился с тем, что «расписки – это недоверие», но было уже поздно. На многих кораблях уже шли расправы с офицерами.

Вспоминается, кстати, эпизод, который я вычитала у писателя и публициста Виктора Сиротина.

Великая Французская революция была провозглашена, как известно, во имя беднейших сословий. Но в 1792 году, когда буржуазия в лице жирондистов (вспомним школьный курс истории) «сдала Францию», этот беднейший народ поднялся как один против интервентов. Клич «Отечество в опасности!», прозвучав в Париже, отозвался в самых глухих селениях Франции. И народ, глубоко осознав трагедию своего Отечества, поднялся на борьбу с врагом, спасая страну и нацию.

У писателя Сиротина есть справедливая и, надо сказать, поучительная мысль, что этого всенародного героизма, этой народной победы и не было бы, если бы душу народа на протяжении поколений «тыкали в грязь», как это было в России. В разгар Первой мировой войны презираемые «вышестоящим» обществом русские мужики, одетые в солдатские шинели, легко поверив агитаторам, подняли на штыки представителей не своего, чуждого им сословия.

Но не все, нет, не все было так однозначно. По книге Пикуля и фильму «Моонзунд», любимому многими из нас и мной в том числе, мы помним морского офицера Иртеньева, поразительно сыгранного Олегом Меньшиковым. Верзунов рассказывает, что у этого персонажа был реальный прототип. Только Бертеньев, так звали этого офицера, не погиб на батареях Цереля, не был расстрелян в то смутное время. Он, по словам Верзунова, служил в Российском флоте и после революции. А умер в осажденном Ленинграде в голодном и холодном 42-м году. Но перед этим еще просил разрешения отправиться на фронт, бить врага, тех же немцев, что и в 17-м. Но возраст и здоровье этого уже, конечно, не позволили.

И вот еще поразительная подробность, которую я услышала от Верзунова. Тот самый Кнюпфер, которого в фильме так талантливо сыграл Николай Караченцов, – помните, он ходил в котелке и клетчатом пальто? – вовсе не был предателем. Он, как рассказывает Верзунов, был замечательным человеком. На крейсере Дмитрий Донской шел к Цусиме путем эскадры адмирала Рожественского. Был ранен в бою, тонул, был захвачен в плен японцами. А после освобождения из плена строил как раз укрепления в Сворбском районе, те самые батареи Цереля, о которых и рассказывает фильм.

Есть свидетельства, говорит Верзунов, что когда немцы, уже захватившие почти весь Эзель, предложили Кнюпферу почетные условия сдачи, он сказал, что «шкурников», которые приведут к нему парламентеров, он прикажет расстрелять, а самих парламентеров – повесить…

Батареи Цереля держались до конца. Солдаты, которые должны были защищать орудия с тыла, сбежали, паника была сильна. Но матросы стреляли и стреляли, не давая возможности врагу подойти близко.

Верзунов показал мне отрывки из воспоминаний мичмана Альфреда Бекмана, служившего и воевавшего на линейном корабле Цесаревич, названном потом Гражданином. Это поразительный по силе человеческий документ… Бекман очень просто, почти документально, без всяких литературных прикрас рассказывает о боях в Моонзунде. О том, например, как в бухте Тагалахт немцы высадили десант – мотоциклетные и кавалерийские части, которые с ходу двинулись двумя колоннами на Аренсбург и Ориссар. Или о том, как уже на следующий день стало известно, что на Кассарском плесе идут бои между немецкими эсминцами и нашими – Новиком, Изяславом, Забиякой, Громом и канонерской лодкой Грозящий. Шум боя был слышен на рейде Куйвасту… Или о том, как с Гражданина ночью моряки наблюдали за разрывами семнадцатидюймовых снарядов на острове Эзель, на предмостном укреплении у дамбы Ориссара вместе с Морским ударным батальоном сражался десант с Гражданина из 30 добровольцев во главе с мичманом. Еще накануне они отправились защищать дамбу.

Бекман вспоминает, как его корабль под яростной бомбежкой пошел к Аренсбургу, там еще сопротивлялась немцам 107-я дивизия Иванова. «Внезапно показался перископ какой-то подводной лодки. Пошла стрельба ныряющими снарядами. Не без труда дали отбой, оттаскивая командоров от орудий, – видимо, нервное напряжение после перехода по узкому проходу между отмелями и минными полями было слишком сильным».

Берег Сворбе, пишет Бекман, почти сплошная желто-красная полоса огня, из которой вырываются к небу протуберанцы зеленоватых всплесков. В жарких отсветах зарева с Цереля на воде виднелись спасавшиеся на лодках и плотах люди. На кораблях решили, что батареи Цереля уже захвачены немцами. Ведь невозможно в этом аду, в этом хаосе, в этих почти безнадежных условиях все еще держаться и держаться.

Гражданин получил приказ уничтожить батареи Цереля, чтобы они не достались врагу. И орудия корабля уже стреляли, когда луч прожектора нащупал распластанную на доске, еле видную в воде фигуру человека. Поднятый на палубу, он все кричал: «Что вы делаете? По своим стреляете!» Оказалось, батареи Цереля еще живы, моряки еще стреляют, они еще сопротивляются…

А на Ориссарской дамбе сражался Ревельский ударный батальон. Верзунов рассказывает, что командовал им, этим батальоном, офицер по фамилии Шишко, уникальный человек, храбрец и умелец. Он был известен своими дерзкими эскападами еще во времена Порт-Артурской обороны. После падения крепости длинным кружным путем, через Владивосток и Сайгон он сумел добраться до кораблей эскадры Рожественского и на одном из них участвовал в Цусимском бою. На Ориссарской дамбе его батальон погиб весь, до последнего человека. Они все во главе со своим командиром верили, знали, что Родину надо отстаивать до последней капли крови. Они не пожалели и ее, эту последнюю каплю.

Вот такие это были люди… Такими были те далекие, грозные, противоречивые и трагические времена. На Сааремаа, который назывался прежде Эзелем, давным-давно поставлен простой черный крест в память о всех погибших в дни обороны Моонзунда, 90 лет назад. Нельзя, чтобы о них, сражавшихся до конца и погибших, забывали. Какими бы ни были времена…